Восставшие из пепла

 Между адом и ... адом

 

  Я долго раздумывала: публиковать или нет эти размышления по поводу бывших малолетних узников концлагерей, потому что понимаю, что мы все разные, и у нас у каждого свое мнение на этот счет.

  И все-таки решилась. Решилась, потому что надо, чтобы люди знали и помнили, ведь как известно, память - категория нравственная.

  

  Почти 30 лет я работаю в школе, бывала и сама проводила за это время разные показушные и не очень мероприятия, посвященные различным датам нашего государства, куда сгонялись десятки, для массовости, не желающих слушать и не понимающих, зачем их сюда притащили, молодых людей. 

  Да простит меня старшее поколение, я с великим уважением отношусь к их действительно беспрецедентному подвигу во имя будущего, но то, что я на протяжении многих лет слышу от них, порой напоминает низкокачественную пародию на ту действительность, которая окружала их в то время. 

    

 За много лет я ни разу от этих людей не услышала, что было мучительно страшно убивать, что молили Бога, чтобы только не на передовую, бежали с фронта, потому что здесь, в тылу, от непомерного труда и голодухи, погибали близкие и родные люди, что в блокадном Ленинграде люди едят друг друга и от этого сходят с ума, а в нашем городе достаточно тех, кто пережил все это!!!

 Впервые мы и наши воспитанники услышали жуткую правду о концлагерях и детях, которые там находились, когда появилась идея написать книгу «Между адом и ... адом». 

 Плакали и мы, взрослые люди, и они, наши дети, и старики, прошедшие весь ужас Освенцима, Маутхаузена и других многочисленных концлагерей, щедро разбросанных на огромной временно оккупированной территории не только Советского Союза, но и Западной Европы.

 Плакали навзрыд, утирали слезы ладошкой, потому что слышать то, что слышали мы в скорбной тишине и воспринимать все услышанное человеку с нормальной психикой невозможно. 

    Вот тогда в глазах наших «неуправляемых» детей я впервые увидела то, что увидела у моих друзей на церемонии Дня трепета – ха - Йом-ха-Шоа - осмысленное понимание, о чем говорится, потрясение и искреннее уважение к этим людям. 

  А еще впервые у этих неподдающихся воспитанию, в принятом у нас понимании, ребят в глазах стоял вопрос: за что и почему?

    За несколько лет работы над этой темой у нас появилось немало очерков, рассказов , исследовательских работ, презентаций.

    Одну из книг я уже упомянула. Вот еще несколько работ, посвященных этой теме: "Возрожденные из пепла", работа посвящена созданию концлагерей на территории Советского Союза и Западной Европы, "Совсем непростая история семьи Сапожник", рассказ о еврейской польской семье, в которой из 17 человек в живых осталось только 6, а остальные были растерзаны в гетто Польши и сожжены в печах Аушвица, "Дети войны", рассказ о детских концлагерях и том, какие испытания выпали на долю детей - узников этих концлагерей.

     Есть и у меня своя работа на эту тему. В 2008  году она получила медаль Януша Корчака. Работа называется "Над Бабьим Яром...". В ней рассказ о причинах Холокоста и размышления о том, как же это могло произойти.

 Самые первые исследователи уже выросли, учатся в различных ВУЗах страны.  Уже взрослые люди. Но их работа продолжается. 

 На фотографии - 5 поколение исследователей, занимающихся этой темой.

  В апреле месяце 2012 года нас пригласили на встречу в Центральную городскую библиотеку на презентацию областной книги,  посвященной теме детей узников концлагерей.  Эта фотография была сделана там, во время встречи.

     Этим двум пожилым людям удалось пройти все ужасы Освенцима и остаться в живых. По их инициативе в нашей Кемеровской области были собраны воспоминания бывших малолетних узников и появилась книга их воспоминаний. Чтобы знали и чтобы помнили.

    У истории нет и не будет сослагательного наклонения, потому что все-таки память - категория нравственная.

  Сегодня я продолжаю рассказ о тех людях, которые прошли все ужасы фашистских концлагерей и советских фильтрациолнных зон.

  Эту работу писали моя дочь и ее одноклассники. Вместе со мной эту работу писала и их классный руководитель -  Григорьева Людмила Анатольевна.  
  
  Постепенно к нам присоединились работники детской библиотеки и ребята соседней школы, где я вела краеведческий кружок.

  Здесь - заключительная работа, которую написала моя дочь. Сейчас она уже студентка КЕМ ГУ.

 Она не стала великим историком, но все. чему она научилась, ей очень пригодилось сейчас.

 Я не поменяла ни фамилий, ни дат, ни фактов. Все они подлинные. Записаны со слов участников тех событий. 

  К сожалению, время берет свою и всех,тех,о ком здесь пойдет речь, уже нет в живых.

Человечество собирается

завершить тысячелетнюю историю

и начать новую – первую

человеческую главу.

Приятное это чувство – осознавать,

       что в это развитие и ты внес свою, хотя

бы крошечную долю.

Смерть явление естественное:

все, что живет, должно умереть,

но кто отдает свою жизнь за наше дело,

в подвиг превращает он свою смерть.

                    Мартин Швантес, казнен  в                                                феврале 1945 года 

в застенках Заксенхаузена

 

Я, Зарубина Анна, решила еще раз обратиться к теме Великой Отечественной войны. И в новой работе через свои мысли и чувства рассказать об очередном белом пятне в истории нашего государства – о детях, которые оказались не по своей воле и не по своему хотению в фашистских концлагерях.

«Между адом и ... адом» - это мое преклонение перед мужеством и героизмом, страданиями и стремлением к жизни, восторг и восхищение людьми, которые поведали мне свои истории жизни.

Над этой темой я проработала почти два года. Начала с изучения истории семьи польских евреев – семьи Сапожник и пришла к мысли, что не только взрослые люди, мужчины и женщины, стали жертвами Второй Мировой войны, но и самые незащищенные – дети тоже страдали, гибли,  но не смотря на все это – жили, смеялись, рисовали, мечтали. 

 Меня очень сильно это потрясло, и я последнюю свою работу в качестве ученицы школы решила посвятить таким же, как я, только сейчас я чуть старше их и живу в совсем другое время.

 Я решила раздвинуть границы познаний не только об истории жизни моих героев в концлагерях, их мужестве  и стремлении к жизни,  но и захотела еще рассказать о строительстве и истории нескольких концлагерей на территории Восточной Европы, где во время Второй Мировой войны находились миллионы людей. 

Мне стало интересно: где та история жизни и смерти, радости и скорби? Что стало с люди, которые прошли все ужасы фашистских застенков, как отразилась история нашей страны на судьбе этих людей? На эти и многие другие вопросы я попытались ответить в своей первой работе «Совсем непростая история семьи Сапожник».

Мои встречи с героями повествования были разными: одних я застала дома, других искала по городскому телефонному справочнику, третьи …, а третьи - предпочли не общаться со мной. 

Тяжел груз прожитого, и не их вина, что так все сложилось. Жизнь - удивительная вещь, и поэтому как не им, прошедшим невероятные муки и страдания не знать и не понимать этого.

Конечно же, на первоначальном этапе работы к моему желанию восстановить историю жизни в плену бывших малолетних узников, проживающих в настоящее время в нашем городе, отнеслись с недоверием. В администрации города с большой неохотой мне дали список наших юргинцев, бывших малолетних узников концлагерей, мотивируя тем, что мне все равно не удастся что-то узнать, потому что многие из них не хотят ничего говорить ни о том времени, ни о том, что они пережили. 

  Частично в этом я сама убедилась, когда я с ними попыталась поговорить по телефону. У многих из них сразу же прерывалось дыхание,  и голос становился сиплым и тихим.   

 И все-таки я встретилась с четырьмя из них. И в результате получилась вот такая работа, которая повествует  о стремлении к жизни, и я считаю, что не зря решила продолжить эту тему, потому что наше сегодняшнее, это их прошлое, и эта тема еще долгие годы будет актуальна, своевременна и необходима. 

  

 Скорее всего, прошло то время, когда подлинную историю своего государства, своего города, своей семьи было стыдно знать. 

 В настоящее время стыдно не знать этого и поэтому познание своего прошлого, а это, прежде всего, жизнь наших бабушек, дедушек, мам и пап, дает возможность оценить преемственность поколений, это во - первых. 

Во - вторых, скоро мы встанем взрослыми, и уже от нас будет зависеть, что будут знать наши дети о том страшном времени. Ведь когда то же наступит время, что к событиям того времени будут относиться совсем по-другому. 

  

 Ведь к событиям войны 1812 года  мои современники относятся как к далекому прошлому, ничего не значившему для современного поколения. Может быть, это так и должно быть, но помнить о Второй Мировой войне нужно, не смотря на время и на меняющиеся условия.

 А историю пребывания Алексея Николаевича Тумаренко в концлагере на территории Украины в письмах, мне принесла моя бывшая классная руководитель Григорьева Л.А. Эти письма были адресованы Молотову В.М. и датированы они 1949 годом. 

В то время Вячеслав Михайлович занимал пост первого заместителя председателя Совета Народных Комиссаров и письма такого рода довольно часто были адресованы именно ему. 

 С помощью вмешательства В.М. Молотова, а это, насколько мне известно, было очень редким явлением, в основном, такие письма оставались без ответа, А.Н.Тумаренко не был репрессирован как «предатель», только потому, что он во время войны оказался в фашистском концлагере на временно оккупированной территории Украины. 

Я подумала о том, что это один из показательных примеров отношения государства к своим гражданам и решила поместить это письмо в эту работу.

Знакомясь с историческим прошлыми и нынешними днями моих героев, я  еще раз убедились, как важно место личности в истории, насколько хрупка и нежна человеческая жизнь, насколько интересны и неповторимы жизненные пути каждого, отдельно взятого человека. 

А сколько утрачено документов, имен, фамилий, дат? Многое из утраченного дало бы возможность более точно воспроизвести ту действительность, в которой жили  десятки сотен людей, а о многом мы бы знали не понаслышке, и имели бы возможность более реально оценивать происшедшее.

 9 мая 2010 года наша страна будет отмечать  65-летний юбилей Великой Победы. Это будет праздник всего народа, независимо от места проживания, возраста и национальности.

    

  За 3 года, 10 месяцев и еще 18 дней война унесла 26 миллионов 452 тысячи жизней. Это официальная цифра погибших на фронтах. 

А кто посчитал жизни штрафбатников, замученных и заживо закопанных, сожженных и растерзанных собаками в многочисленных фашистских лагерях смерти и гетто Варшавы и Люблино? 

А кто посчитал мученические смерти младенцев? Ведь, как известно, эти смерти не считали ни фашисты, ни советские руководители.

 «Из одного металла льют медь за подвиг и медаль за труд...» Все ли здесь так и на самом деле? 

В моей работе речь пойдет о совсем неприметных людях, которые живут рядом с нами. О них мы ничего не знаем. А у каждого из них за спиной – немыслимые испытания, о которых они предпочитают молчать и не считают это подвигом. 

Как, какой меркой оценить жизнь? И как можно понять то, что после кошмара фашистских концлагерей они, уцелевшие и выжившие, оказались в кошмаре советских чисток и ссылок?

Я  попытались восстановить события тех лет на основе воспоминаний бывших  малолетних узников концлагерей. Большинство из них были совсем крохами, или родились  в этих нечеловеческих условиях. 

Их 36, четверо с большим трудом согласились встретиться со мной. Четыре судьбы¸ четыре совершенно разных человека, но объединяет их одно: все они – дети – узники концлагерей. 

А пятого, Алексея Николаевича Тумаренко, уже нет в живых. Но остались документы – молчаливые свидетели тихого подвига простого человека. 

 Они не имеют никаких высоких правительственных наград. Они всю жизнь, по приказу родителей, молчали и до сих пор молчат, боятся шевелить старое. 

И то, что они мне доверились и рассказали о самом сокровенном, сдерживая слезы, дает мне право говорить о том, что память – категория нравственная и забывать об этом нельзя.

А может уже пора вернуть им долги за их мученичество и мужество? И тогда, действительно, будет верна фраза «Из одного металла льют медаль за подвиг и медаль за труд...»

 А я начинаю.

Глава 1.

Выбор.

  Мысль рассказать о бывших малолетних узниках фашистских концлагерей зародилась еще два года назад, когда я впервые встретилась с И.Ш.Сапожник, который поведал мне о трагедии его большой еврейской семьи. 

  Я тогда многое услышала того, о чем не рассказывается в учебниках по истории. А историю Холокоста в нашем городе вообще как-то обходят стороной, не очень выигрышная тема для разговора.

И вообще оказалось, что не только в нашем небольшом провинциальном городке, где, кажется, что все  обо всем и обо всех знают, но и на огромной территории России наши сверстники и взрослые люди практически ничего не ведают об одной из страшнейших страничек истории нашего государства. 

 В течение многих лет это было «белым пятном», да и сама историческая память о Второй Мировой войне, о преступлениях нацистов с каждым новым поколением отодвигается все дальше и дальше, заслоняется более близкими и, казалось бы, более важными и значимыми событиями.

В последнее время все чаще можно слышать, что война уже давным-давно закончилась и уже хватить воевать и говорить об этом, что есть более важные дела и проблемы. 

Да об этом не только говорить, кричать надо! Загляните в глаза этих людей. Сколько там боли, немого крика, ведь на их глазах терзали и убивали дорогих и близких людей, а память о том кошмаре жива в их сердцах до сих пор.

Даже спустя 65 лет мы не можем дать ответ на вопрос: за что? Чем дальше уходят от нас события тех лет, тем острее возникает потребность ответить на него… 

Десятки, сотни тысяч согнанных за колючую проволоку, а потом – расстрелянных, растерзанных собаками и людьми, сожженных в печах крематориев, заживо закопанных в землю… 

Что же двигало убийцами: страх, ненависть, жадность или же…? Или же?! Наступило время рассказать об этом.

Освенцим, Маутхаузен, Дахау…  Целая индустрия смерти, которая не поддается осмыслению и поэтому, продолжая тему истории Второй Мировой войны я хочу сегодня рассказать страшную правду лишь о нескольких фашистских застенках, об их истории и о том, с какой целью они строились, и сколько человек погибло, было казнено, умерло от побоев, непомерного труда и голода за время их существования.

 Я никак не хочу никого повергнуть в ужас от услышанного и увиденного, подобного ежедневно хватает в нашей жизни. Цель моего повествования – рассказать о том, насколько человеческий ум мог придумать то, что невозможно воспринимать без содрогания и ужаса. 

Глава 2.

      Между адом и                 

… адом.

Летом 1936 года  гитлеровцы начали строить концлагерь Заксенхаузен. После завершения строительства здесь предполагалось  разместить 10.000 узников, на самом же деле число узников доходило до 60.000 тысяч. 

Первыми сюда были доставлены 500 узников из Болотного лагеря Эстервеген. Затем последовали  транспорты из Лихтенберга и Заксенбурга.

 

Заксенхаузен был школой и центром концлагерной системы. Здесь проходили подготовку эсесовские фюреры и младшие фюреры, занимавшие затем должности комендантов, лагерфюреров, рапортфюреров и блокфюреров в двух тысячах концентрационных лагерей, покрывавших как паутина всю Германию и оккупированную фашистами часть Европы. Школа террора создала в концлагере Заксенхаузен атмосферу убийств и смерти.

В Заксенхаузене фашисты опробовали на узниках новые образцы химических и бризантных гранат, новый газ, отравленные пули, средства против сыпного тифа, туберкулеза и эпидемической желтухи. Для этого узников в большинстве случаев заражали микробами этих болезней. 

А вот что рассказала мне Лидия Потаповна Автономова. Совсем крошечной она попала вместе с мамой, старшими братом и сестрой за колючую проволоку и прошла все ужасы детского лагеря под городом Бург.

Автономова Лидия Потаповна.

(бывшая узница детского лагеря под г. Бург.)

Жили мы под Ленинградом, на станции Володарка, это в 40 км от города. Семья наша была большая: папа, мама и шестеро детей. Я родилась в феврале 1941 года, а спустя три месяца началась война. Папа ушел на фронт, а мама осталась с нами.

Мы оказались на временно оккупированной территории. Начался голод. А в 1943 году, в октябре, нас погнали пешком в Германию. 

Шла мама с нами, с шестерыми. Старшей – одиннадцать, а мне, вот, последней, чуть больше двух. Четверо из детей дошли. Один умер от голода в дороге, второй пропал.

 Гнали нас через Псков, Гдов до Бурга, там был лагерь. Нас, малышей, отобрали у родителей и поместили в бараки. 

Кровь у нас брали для раненных фашистских солдат. Мама со старшенькими работала на хлебопекарне, и искали нас, но никто не знал, где мы, живы ли. 

Как-то удалось узнать, что есть бараки и оттуда слышен детский плач, и наши мамы во время работы жестами друг другу передавали эту новость. 

Матери пошли туда, потребовали нас показать. Сначала нас не показывали, потом нас показали в маленькое оконце, завернутыми в одеяло. 

Мамы потребовали нас развернуть. Крик стоял! Отдали нас матерям больными и парализованными. У меня полностью была парализована вся правая сторона, но со временем это отошло, но нога так и до сих пор не двигается.

Голодные, холодные, на пинках, на тычках, плен, есть плен. Многие умирали от голода, а нам «повезло»: четверо работали, тем и кормились. 

Старшие всем делились с младшими, так и осталось с тех пор – заботиться о ближнем.

Выжили! В 1945 году нас освободили, и мы вернулись домой, на пепелище. Папа погиб на фронте, мама всю жизнь так и ждала его, не верила в то, что его больше нет, любила сильно.

Я передвигалась на четвереньках, мама тоже сильно болела. Денег дома  не было, а мне требовались витамины и усиленное питание. Часто врачи меня укладывали в гипс, но мне не становилось лучше.

В 1956 году меня в очередной раз привезли на осмотр к профессору, который пообещал поставить меня на ноги.  Сделали три операции, и я встала.

До 1961 года я ходила с протезом, это был такой специальный аппарат от самого бедра, а мне уже было 21 год. Платья носить я не могла, постоянно ходила в широких шароварах, как говорится: и детства не было, и юность без радости пролетела.

Есть архивная справка, выданная Автономовой Лидии Потаповне 15 октября 1993 года. Я  приведу лишь один абзац из этого документа, который говорит  о том, что все малолетние узники, независимо от возраста и времени нахождения на временно оккупированной территории, проходили очень жесткую проверку в специальных фильтрационных зонах:

«В Управление Министерства безопасности Российской Федерации по Санкт-Петербургу и области. Сведений о совершении Автономовой Лидией Потаповной преступлений против Родины в период нахождения на временно оккупированной территории в годы Великой Отечественной войны не имеется»

Хочу лишь сказать, что Лидия Потаповна родилась в феврале 1941 года, к началу войны ей было всего 3 месяца, а к окончанию - чуть больше 4-х лет.

Так какие же преступления против Родины могла совершить Лидия Потаповна, когда в том возрасте для ребенка имя отца - Папа, матери - Мама, а весь окружающий мир вообще безымянный?!

Алексей Николаевич Тумаренко, бывший узник одного из концлагерей, попавший туда после кровопролитных боев и окружения в самом начале войны. Его воспоминания еще раз говорят о том кошмаре, через который пришлось пройти всем пленникам фашистских застенков.

 Тумаренко Алексей Николаевич.

( бывший узник концлагеря под г. Умань Черкесской области.)

Родился я в 1912 году марте месяце в деревне Березовка Болотнинского района Новосибирской области в семье крестьянина – бедняка.

В ноябре месяце 1939 года был призван на действительную службу в ряды Советской Армии, где прослужил до 1945 года.

Служа в Советской Армии, я занимал должность зам. политрука штабной батареи 309 артиллерийского полка 140 дивизии. 

В августе 1941 года во время тяжелых, кровопролитных боев, мы попали в окружение в местечке Подвысокое Винницкой области. Пытались несколько раз прорваться к своим, но каждый раз – безуспешно. 

На наших глазах гибли наши боевые товарищи. Фашисты тоже несли большие потери. Иногда дело доходило до рукопашной. Превосходящими в несколько раз силами, фашистам удалось полностью окружить нас и взять в плен. 

Я попал в немецкий лагерь города Умань Черкесской области. Каждый день был под страхом смерти, издевательств, голода, изнуренные люди, стоны раненных, трупы умерших, их ведь никто не убирал, это очень тяготило всех, кто еще мог двигаться. 

 Меня спасла случайная встреча с женой сослуживца по полку – Евдокией Васильевой. В первые месяцы войны местные жители довольно часто приходили к колючей проволоке в надежде найти своих, или вырвать кого-нибудь из фашистских застенков. Первое время фашисты охотно за золото и большие деньги отдавали пленников. 

Евдокия Васильева назвала меня своим родным братом и, таким образом, я оказался на свободе  на временно оккупированной территории. 

Фронт был уже далеко и я, скрыв свое прошлое, устроился на работу агрономом в городе Гайсин, где проработал до 1944 года.

С приближением Советской Армии, фашисты начали угонять мирных жителей на принудительные работы в Германию. Та же участь грозила мне и моим товарищам. Не дожидаясь этого, я вместе с несколькими жителями Гайсина ушел в лес, где мы дождались прихода Советской Армии. 

После освобождения города, я сразу же пришел в военкомат, оттуда был направлен в 159 Днестровский УР, где принял Присягу, получил звание сержанта и пошел в бой. 

27 августа 1944 года был тяжело ранен, по возвращению из госпиталя был признан инвалидом II группы и выехал на родину в г. Болотное Новосибирской области.

Страшны испытания, выпавшие на долю узников лагеря Заксенхаузен. Одно из «исследовательских учреждений» протянуло вокруг плаца проверок «трассу для испытания обуви» с девятью различными настилами. 

На ней фашисты испытывали новые «эрзац - подошвы». Примерно 150 узников должны были ежедневно проходить около 40 километров по настилу из бетона, грубого и мелкого шлака, щебня, гравия, песка, гальки и т.п. 

Пробежка на длинные дистанции и другие издевательства превращали ходьбу в невыносимые страдания.

Для того, чтобы вынудить узников давать показания, отряд гестаповцев особого назначения выдумал в 1944 году гнуснейшую пытку: узникам было приказано ходить и бегать в ботинках, размер которых был на два номера меньше. Чтобы усилить страдания узникам привязывали на спину наполненные песком мешки весом в 20 килограмм.

Быстрое наступление Советской армии помешало намерению убить всех узников  в  Заксенхаузене. Поэтому был отдан приказ: перебросить узников на побережье Балтийского моря, погрузить на суда и потопить их. 

Ранним утром 21 апреля 1945 года узники начали свой марш смерти. Более 30.000 мужчин и молодых людей, распределенных на маршевые колонны по 500 человек каждая, тянулись по дорогам Бранденбурга и Мекленбурга. 

Лишения на марше и голод требовали ежедневно тяжелых жертв. Тот, кто от усталости валился с ног, подвергался немедленному расстрелу. 

Лес у местечка Белов в  Мекленбурге стал кладбищем для нескольких сот узников. Но час освобождения был уже близок. 

В начале мая 1945 года  быстро продвигающиеся вперед танковые части Советской армии освободили марширующие колонны узников на дорогах Мекленбурга. В лагере осталось приблизительно 3.000 больных, в том числе 1.400 женщин.

 

Освенцим – концентрационный лагерь истребления в верхней Силезии (Польша) построенный в 55 километрах от Кракова. Был основан как концлагерь в 1940 году. 

В 1942 г. стал лагерем истребления. За время существования лагеря там было уничтожено свыше 4-х миллионов человек.   

На территории Советского Союза в период Великой Отечественной войны в советских лагерях военнопленных находилось, по предварительным подсчетам, 4.125.982 человек.  Сравнению - не подлежит.

Из материалов Нюрнбергского процесса: « Освенцим. В лагере были организованы специальные больницы, хирургические блоки и лаборатории. Немецкие профессора и врачи производили в них массовые эксперименты над совершенно здоровыми мужчинами, женщинами и детьми.

Из заключенных Освенцимского лагеря также изготавливались анатомические пособия. В 1943 г. лагерное начальство передало Анатомическому институту в Страсбурге 115 специально обработанных заключенных с целью пополнения коллекции этого института».

  По технической  организованности, массовости и жестокости Освенцимский лагерь оставил далеко позади все немецкие лагеря смерти. 

  На его территории имелось 35 специальных склада для вещей и одежды, из которых 29 немцы перед своим отступлением сожгли вместе с находившимися там вещами. 

В оставшихся 6-ти складских помещениях было обнаружено 348.820 комплектов верхней  и нижней мужской одежды, 836.255 комплектов верхней  и нижней женской одежды, 13.964 штуки ковров, а также большое количество детской одежды: рубашки, распашонки, штанишки, пальто, шапочки… 

  На кожевенном заводе Освенцимского лагеря обнаружено 293 тюка запакованных  женских волос, общим весом семь тысяч килограммов. Экспертная комиссия установила, что волосы срезаны со 140 тысяч женщин.

  

  Среди узников этого страшнейшего лагеря были и наши земляки. Среди них -Е.М.Мухина, совсем недавно она ушла из жизни, Н.П. Автономов, который после Освенцима оказался в Бухенвальде и остался в живых только чудом.

А вот, что нам поведал Родзевич Павел Михайлович, бывший узник детского лагеря под  городом Линс.

Родзевич Павел Михайлович.

(бывший узник детского лагеря под  г. Линс.)

Я родился в 1942 году, в Киевской области. В июле 1942 года нашу семью перегнали в Линс,  где мы до освобождения, это 1945 год, находились в трудовом лагере. 

 Я вместе с сестренкой, ей было всего 2,5 годика, находился в детском лагере, а маму купил фабрикант, это и спасло нас. 

Мы находились за колючей проволокой, а мама целыми днями работала, а вечером она подбиралась к детскому лагерю, подзывала сестренку и передавала ей капустные листья. Вот этим и кормились. 

 До нас здесь девчата были, старшие. Их прятали, друг другу передавали, чтобы немцы девочек не погубили. Староста об этом знал, но молчал. 

В детском лагере в основном детдомовцы из Киева были. К концу их почти совсем не осталось. Старшие говорили, что детей забирают, чтобы кровь брать. Дети после этого не возвращались.

Освободили нас в 1945 году. И сразу же загрузили в эшелоны и повезли в Сибирь, в Абагурский лагерь. 

 Сгрузили и оставили на улице под колючей проволокой. До 1946 г. шла чистка. Проверяли, потому что все, кто был на территории Германии в концлагерях или  трудовых, считались предателями. 

Потом выдали справку, мы получили документы и уехали в Новокузнецк. Мама пошла работать на пимокатную фабрику пимокатом. 

Моя мама – замечательный человек! В 8 лет осталась без родителей: отец погиб, а мать пропала, как ушла искать отца, так больше и не вернулась. В 16 лет вышла замуж. Когда началась война, у нее уже было двое детей. 

Чтобы  нас не  трогали после чистки, мама перевела нас на фамилию отца – Булах, а нам строго – настрого запретила говорить, что мы были в лагере. Мы молчали, боялись, да и сейчас не говорим об этом.

В Юргу приехали в 1951 году. Я пошел в школу № 6, это было на первом участке. Мне было уже 9 лет, но пребывание в лагере сказалось, поэтому я так поздно пошел в школу, закончил ее в 1959 году, был призван в армию, затем завод, работал в 27 и 16 цехах, а в 1992 году вышел на пенсию.

 С весны 1942 года начался принудительный угон миллионов молодых людей на работу в Германию. Поскольку добровольная вербовка не дала желаемых результатов, нацисты применили варварские способы захвата людей. 

  Кузьмина Надежда Ивановна, бывшая узница трудового лагеря под г. Эссен, при встрече так рассказывала нам об этом.

 

Кузьмина Надежда Ивановна

( бывшая узница трудового лагеря под г. Эссен.)

 В 1943 году нас, самых младших, а мне только 16 исполнилось, погнали в Германию. Мы тогда еще не знали, что наши наступают и скоро придет освобождение. 

Убежать было невозможно, поэтому никто не убегал, понимали, что никого не оставят в живых.

  

  28 мая нас пригнали в районный городок – Глухов, до войны там был городок танковых частей. Фашисты  туда со всего района под колючую проволоку сгоняли молодежь. До  нас  в 1941 году, там  были  военнопленные, а в 1943 году  мы стали обитателями подвалов городка. 

Спустя неделю нас, через строй немцев с собаками, загнали в теплушки. Родителей близко не подпускали, но я все – таки успела в толпе увидеть маму. Она стояла вся черная.

Везли  нас в Германию  две недели, и  все это время мы ревели. Поезда останавливались в степи, чтобы  мы смогли справить свою нужду под вагонами, нас дальше и не пускали. Кормили консервами, и то по чуть–чуть.

Привезли нас в г. Эссен. Поселили в бараки. Вокруг все было разбомблено, американцы сильно бомбили. Бараки досчатые были, внутри двух ярусные нары из досок. Кормили нас капустными листьями, да еще иногда брюкву давали, все это рано утром и поздно вечером. 

Работали мы на металлургическом заводе. Стены высокие, краны ходят, огонь горит. Я была между всеми меньше всех, маленькая, худенькая. Надеть на ноги нечего было, и я ходила босиком. Вот я босиком и подметала металлургическую стружку и относила ее на свалку.

Спустя 1,5 месяца нам с девочкой удалось бежать. Началась сильная бомбежка, мы укрылись в подвале дома, которого уже почти не было. 

 Стало чуть тише, мы выглянули, бараки наши полыхали, проволока разорвана, ворота нараспашку, кругом все горит, сыплется. Выползли мы с ней тихонечко и пошли. 

Долго шли, вышли на окраину города, оглянулись, а там – дым, пламя, раненные мечутся. К вечеру вышли на скошенную полянку, нарвали колосков, ошелушили их, поели и с тем заснули, а ночью холоднеющие были, а утром двинулись дальше.

Дорога шла мимо леска, в Германии не лес, а небольшие перелески. Девочка не захотела пойти по этому леску, испугалась, что собьемся с дороги и домой не попадем, шли-то ведь на восток, к своим. Ну, вышли мы с ней на дорогу, а навстречу полицай. И закончилась на этом наша дорога домой. 

Привел он нас прямо в тюрьму. Нас – по разным комнатам, осталась я одна среди незнакомых девчат, они уже давно в этой тюрьме жили, их отсюда на работу водили. Попала я туда во время обеда, каждой принесли по одной большой картофелине, а я такая голодная была, есть хотелось жутко. Забилась я в уголок, и в слезы. Сели вокруг меня девчата, стали успокаивать. Тут открывается дверь, и меня зовут на выход. 

 Отвез меня полицай на ферму к молодой хозяйке. Первое, что она меня спросила: как меня зовут? Дала она мне воды, я вымылась, переоделась. Захожу, а на столе огромная чашка картошки с капустой. Если бы не стыдно было, я бы все съела, но как я могу! А есть хочется, чуть-чуть к еде прикоснулась и больше не стала. Так я и осталась в этой семье. 

Я занималась домом: уборка, стирка, работа в поле. Тут давали кушать. Утром подъем в 6 утра и весь день в работе: сел, поел и за работу, и так до семи вечера. Попытались меня отправить корову доить, но силенок у меня не хватило, и меня вернули в дом.

  Нас было восемь человек работников: поляк, два француза, два русских, немка и я. За год я повзрослела, выучила немецкий язык, делала все бегом, боялась, что отправят назад, в лагерь.

 9 мая 1945 года в город вошли американцы, и мы все-таки решили идти домой. Вот так: от лагеря до лагеря и дошли до Эльбы. 

  Впервые я там видела негров. Вы не представляет, какими были красивыми наши, советские офицеры! Они среди американцев, французов, англичан выделялись особенной выправкой!

В Юргу я приехала недавно, в 1997 году, после смерти мужа, а до этого мы с ним жили 35 лет в Казахстане. В Юрге живут мои сыновья, внуки. Жизнь прожита, она разной была: и горькой, и страшной, и хорошей, всего понемножку.
 

  Беккер Оскар Генрихович, бывший узник трудовой армии на территории  Германии, тоже вспоминает о тех страшных скитаниях по дорогам и весям родного края и других стран.

Беккер Оскар Генрихович.

( бывший узник трудовой армии на территории  Германии.)

  Я родился в июле 1938 году в Одесской области. К началу войны мне еще не было и  трех лет. И почти сразу же мы оказались на оккупированной территории. 

А потом нас погнали. В нашей группе было 17 человек, среди них я с мамой. Хлебнули мы всего: и с телеги скидывали, и с теплушек выталкивали, и с машины сбрасывали, и все на землю. Терпели, чтобы не погибнуть. 

 Страшно было, когда самолеты бомбили. Старшие говорили, что за сутки тысячу вылетов было. Лежали, не шевелились. 

  У нас был руководитель – полковник медицинской службы. Он нам постоянно твердил, чтобы мы были осторожными, под ноги смотрели, мин-то натыкано, видимо – невидимо было. У нас на глазах медсестра на одной из них подорвалась.

После очередной бомбежки, а мы прятались в полуразрушенном доме из трех комнат, я был весь изранен стеклом, ползали от одной стены к другой, чтобы не погибнуть от осколков разорвавшейся бомбы. 

  А я еще всю ночь не спал, будил взрослых, если слышал гул самолетов, и мы переползали с места на место.  В последний раз мы только успели перебежать и… взрыв! Не переползли бы, не выжили бы, погибли бы все. 

  А самое интересное было: часы на одной стене висели, кончился этот кошмар: дым, взрывы, осколки, огонь, а эти часы висят себе на стене и тикают! Выползли мы из этих комнат, когда чуть-чуть все затихло, а я весь в крови, все руки и ноги стеклом иссечены.     

   

Перемотала меня медсестра, а у меня даже сил плакать не было, глаза слипались от бессонной ночи, и отползла в сторону. Взрыв и все...

Погнали нас дальше, это было в  Бухаресте.  На вокзале, мы груду тел увидели, вперемешку детей и взрослых, кто это был, можно было узнать только по низу или верху, тела в клочья были разорваны. 

 В тот день  Пасха была, и люди ехали на праздник: дети с куличами, с подарками, взрослые тоже одеты празднично. И в одно мгновение все это превратилось в кровавое месиво. 

 Кровь ручьем текла, как у нас, когда снег тает, вода по Московской течет, так у нас там то же самое было, только ручей кровавый был. 

 Мать глаза мне рукой прикрыла, чтобы я этого ужаса не видел. В этот день мне 5 лет исполнилось.

Погнали нас в лесок, чтобы хоть немного укрыться да дух перевести, отсиделись и дальше.

 В чистом поле мы лежали, не двигались, любое шевеление – смерть. Самолеты летали низко, лицо летчика можно было разглядеть. 

Мама глаза мне прикроет и шепчет, чтобы я не шевелился, вот так и лежали, пока они не улетали. А потом дальше и дальше по кругу.

 В 1945 году нас освободили и сразу же в теплушку, и в Молотовскую область, Соликамский район, г. Бобруйск, сейчас это Пермская область.

 В 1951 году я приехал в Юргу и уже 50 лет живу здесь. Тридцать семь лет работал в тресте, строил дома, там же встретил свою жену, вот уже полвека вместе».

Все вышесказанное показывает, что мирное население, как и попавшие в плен военнослужащие, оказалось в неимоверно тяжелом положении. 

В условиях объявленной «тотальной войны» и в соответствии со своими взглядами и понятиями нацисты осуществляли жестокую политику террора против всех, независимо от их национальности.

  

 Глава 3.

                                                      Последняя,  требующая

                                        продолжения...    

Так что же это было? Массовое безумие? Страх перед будущим? Или что-то еще?! Как это все понять, объяснить и жить с этим? 

Испытавшие адские муки, выдержавшие самые страшные пытки, перенесшие нечеловеческие страдания, видевшие все собственными глазами, присутствовавшие при совершении ужасов, которым нет названия, сегодня они еще могут рассказать. 

Время неумолимо. Еще пять – десять лет и не останется никого из них. Свидетелей не останется…

История не знает сослагательного наклонения, и она не может рассматриваться лишь сквозь гибель и страдания миллионов людей. Не зря говорят: дни жизни не те, что прошли, а те, что запомнились.

 Я надолго запомню наши встречи и работу над этой непростой повестью, потому что я смотрела на этих милых, тихих старичков, веря и не веря их рассказам, потому что нормальной человек не может нормально воспринимать все то, о чем они рассказывали.   

 Мы живы благодаря им, потому что они выстояли и победили.

  

Совсем непростая история семьи Сапожник.

Не так часто можно услышать и прочитать о трагедии, произошедшей с еврейским народом в годы Второй Мировой войны, о Холокосте. 

  Почему? Могу сказать только то, что долгие годы в нашем государстве эта тема замалчивалась, да и сейчас ее как бы отпускают малыми порциями, как мне думается, чтобы она не сильно била по глазам и сердцам.

Почему я выбрала именно эту тему и почему я так хочу, чтобы об этой трагедии знали не только люди еврейской национальности? 

  Мои предки из Хохломы, из самого сердца России, и, казалось бы, почему я стала говорить о Холокосте, ведь можно подумать, что это для меня очень далеко и непонятно, как и для многих не только моих сверстников, но и даже взрослых людей. 

 Думаю, что эта тема наравне с другими еще неизвестными страницами в истории Второй Мировой войны и нашего государства - огромные черные пятна и дыры, да и сама историческая память о Второй Мировой войне, о преступлениях нацистов с каждым новым поколением отодвигается все дальше и дальше, заслоняется более близкими и, казалось бы, более важными и значимыми событиями.

 Мне посчастливилось побывать на церемонии Дня Катастрофы и героизма. Это День памяти о 6-ти миллионах евреях, сожженных в пламени в годы Второй Мировой войны. Меня до глубины души потрясла искренность рассказов тех, чьи родители, бабушки и дедушки, близкие родственники были расстреляны в Бабьем Яру, которые чудом остались живы, выбравшись по телам умирающих близких и родных спустя несколько часов после расстрела, о концлагерях, и о том, как их укрывали от гибели, рискуя собственной жизнью, люди разных национальностей.

 Исаак Шмулевич Сапожник принес письма, которые многие годы хранились в его семье, и рассказал о трагической судьбе большой и дружной семье Сапожник.

  Когда Исаак Шмулевич достал из старых газет фотографии и эти письма, то меня очень удивило, что это все так хорошо сохранилось, потому что этим письмам и фотографиям уже почти 70 лет. 

  Исаак Шмулевич сказал, что в их семье очень долго хранили тайну этих писем, потому что боялись, что за них могут наказать и поэтому даже детям запрещали говорить об этих письмах. 

 Но уже несколько лет назад ушли из жизни его папа, Сапожник Шмуль Иехелевич и его мама, Вайнгартен Хая-Сура Ицковна, и самому Исааку Шмулевичу тоже уже предостаточно лет и ему очень хочется, чтобы память о его родителях осталась у других, людей и поэтому он решил рассказать об этом.

Исаак Шмулевич начал рассказ о своих родителях с того, что достал вот эту фотографию и назвал всех, кто на ней изображен. А затем на столе появились письма, в которых родные близкие интересовались жизнью на новом месте и рассказывали о своей жизни в гетто.

Я записывала все на диктофон, а затем все переписала на бумагу и вот, что у меня получилось.

 Я, Сапожник Исаак Шмулевич, хочу рассказать об отдельных эпизодах из непростой жизни моих родителей, их братьев и сестер. 

  Надеюсь, что таким образом продлится Память о них, и не исчезнет она с моим уходом, и останется в памяти людей, прочитавших эти записи. 

  Заранее хочу сказать, что, к большому сожалению, мама и папа мало говорили с нами (имею в виду себя и мою сестру) об их молодых годах, о семьях, где они родились и росли. Поэтому все, что я постараюсь здесь рассказать, будет носить отрывочный характер. 

 Но думаю, что даже отдельные факты из их жизни дадут представление об их устремлениях и мечтах о новой жизни, о том непростом времени, где было много хорошего и плохого, радостей и горестей, как, впрочем, и в жизни любого поколения.

  Итак, мои родители родились в Польше. На этой фотографии, которая была сделана в 1939 году в городе Лодзь они стоят в центре, на стульчике сидит бабушка Идесс, справа от нее стоит Цирл, старшая мамина сестра, рядом с ней Шимек – брат, в центре, как я уже говорил, мои будущие родители и Мотя, муж Цирл.

 Это последняя фотография, сделанная перед захватом Польши фашистскими войсками. Что случилось потом с каждым ин них, я расскажу чуть позже, а пока я хочу вернуться к родителям.

  Папа, Сапожник Шмуль Иехелевич, родился в 1915 году в Бельцк-Подляцком (какое-то время этот город принадлежал Западной Украине). В семье папы было еще два брата, а вот о родителях папы я ничего, к сожалению не знаю.

  Мама, Вайигартен Хая-Сура Ицковна родилась в 1913 году в Польше. О ее семье я знаю чуть больше и поэтому могу рассказать о ней. Отец мамы был ткачом - частником Дома у них стоял старый ткацкий станок, и мой дед занимался изготовлением ткани.

  Бабка, ее звали Идесс, воспитывала детей, которых по сегодняшним временам было немало. Кроме мамы было еще три сестры - Цирл, Стефа и Франя, и брат Шимек.

  Папа учился в польской школе, неплохо закончил 7 классов. После окончания школы пошел работать в типографию города Лодзь, наборщиком. Вступил в еврейскую  Коммунистическую партию Бунда. Этот выбор сыграл огромную роль в его судьбе, а также его брата Зельмана и моей мамы.

   В сентябре 1939 года мой отец, как и все солдаты Польской Армии, был на передовой, участвовал в первых тяжелейших боях против фашистских захватчиков. 

  Как известно, Польская Армия в ходе этих боев потерпела сокрушительное поражение и была почти полностью уничтожена. Многие солдаты были убиты или попали в плен, кому удалось вырваться из этого огненного котла, тот в одиночку добирался до дома. В число таких одиночек попал и мой папа. Он был легко ранен и решил пробираться в Лодзь, к семье, чтобы там найти мою маму. Они уже к этому времени были знакомы.

  Смешаться с гражданским населением было непросто, т.к. по обычаям того времени, солдаты Польской Армии, были острижены наголо и выделялись в толпе. На этой фотографии как раз мой папа снят в форме солдата Польской Армии. Он благополучно добрался до дома и встретился с мамой. 

  По рассказам моих родителей, нацисты очень часто проводили обыски и облавы. Во время этих карательных операций отца прятали под пышную перину на кровати, что не раз спасало ему жизнь.

 В первые месяцы оккупации фашисты не особо притесняли евреев и поэтому они более-менее свободно передвигались по улицам, не зная о том, какая судьба их ждет в дальнейшем. Не избежала облав и моя мама. 

  Она была схвачена на улице, и как многих других горожан, среди которых были и евреи, и поляки, ее отправили мыть окна в какое-то учреждение. Что должно было с ними произойти дальше, можно догадаться. Но судьба была благосклонна к маме. 

  Неожиданно к ней подошел пожилой немец и, стараясь не привлекать внимания окружающих, вывел маму из здания на улицу и отпустил ее на все четыре стороны. Это и спасло ее от гибели.

   Как я говорил выше, мои родители придерживались левых взглядов, хотя мама так и не вступила ни в одну из партий, и поэтому желание перебраться в Советский Союз было у них велико. 

  К ним присоединились младший брат мамы Шимон и средний брат отца - Зельман. Вчетвером они решили перебраться в СССР. Просился с ними и младший брат отца - Янек, но ему было только 14 лет, и поэтому взрослые решили, что для подростка путь в Советский Союз будет очень тяжел, и он остался в Польше. 

  Впоследствии все об этом горько пожалели. Янека схватили фашисты, т.к. он был евреем, и чуть позже сожгли в печах одного из концлагерей.

  Мои родители более - менее благополучно добрались до границы с Советским Союзом. С ними были и мои дяди - Шимон и Зельман. Таких беженцев было достаточно много, и поэтому они наняли проводника, предварительно заплатив ему за нелегальный переход через границу. 

  Им очень повезло. Начальник заставы, на территорию которой перешли ночью мои родные, оказался очень порядочным человеком. Он не обвинил их в шпионаже в пользу фашистской Германии, как в то время было достаточно часто с беженцами с той стороны, а это грозило либо расстрелом, либо СИБлагом. 

  А моих родных отправили в лагерь для перемещенных лиц. Пробыв определенное время в этом лагере, и, получив документы, они стали полноправными гражданами Советского Союза. В стране они нашли то, на что они рассчитывали: защиту и приют.

  Судьбы родных, оставшихся в Польше - трагичны. Про Янека я уже писал. Стефа и Цирл попали в Освенцим. Стефу освободили американцы. Она вышла замуж за французского еврея, и до 1948 года они жили во Франции, а затем эмигрировали в Австралию, где прожили долгую и счастливую жизнь, вырастили детей. Один из них - профессор медицины. Второй тоже отменный доктор.

  Цирл не дожила в Освенциме до освобождения 2 недели. Ее сожгли в печах лагеря. Была у мамы еще одна сестра - Франя. Со слов друзей и знакомых, кто выжил, она попала в Варшавское гетто и погибла там во время восстания.

  Мои бабушка и дедушка со стороны мамы были отправлены фашистами в гетто города Лодзь, где погибли от голода. О судьбе родителей моего отца мне ничего не известно. В живых остались только мама, Вайнгартен Хая-Сура Ицковна, папа, Сапожник Шмуль Иехелевич, младший брат мамы Шимон и средний брат отца - Зельман. Они перешли границу России и Польши и стали гражданами Советского Союза и не погибли.

  Вернемся к моим родным, обосновавшимся в Советском Союзе. Пути моих родителей и дядей разошлись. Из лагеря для перемещенных лиц, мама и папа завербовались в город Молотов, сейчас это город Пермь. Брат мамы Шимон оказался в городе Березовском под Пермью. 

  Его направили работать автослесарем в гараж, а Зельман попал в город Зеленодольск Татарской ССР и во время Великой Отечественной войны был призван в Красную Армию, воевал.

  Родители постепенно обживались на новом месте, осваивали русский язык, они знали польский, и это помогло им быстрее научиться говорить. 

  Родители жили в общежитии, у них появилось много друзей. По воспоминаниям родителей, это был один из счастливейших годов в их жизни. Мама устроилась работать нянечкой в детский сад, а папу взяли на завод Министерства обороны. 

  К началу войны он работал разметчиком в цехе мехобработки. Профессия это рабочая, но одновременно требует глубоких знаний в области геометрии, тригонометрии и азов технологии. Отец в совершенстве овладел этой профессией, что сыграло важную роль в его дальнейшей судьбе. 

  Время шло и казалось, что самое страшное уже далеко позади. Большой город, в выходные дни прогулки на пароходе по Каме и за город, новые друзья... Мечты о новой, другой жизни, о которой они мечтали в Польше, сбывались. 

  На новой Родине, приютившей их, все были полны оптимизма и считали, что, если придется воевать, то только на чужой территории и малой кровью. 

   Но в теплый день 22 июня 1941 года началось крушение всех оптимистических надежд и предсказаний. С каждым днем фашистская армия все дальше продвигалась вглубь страны, все более критическим становилось положение  Красной Армии, и в тылу жить становилось все тяжелее, в Молотове начался голод. 

   Конечно, это не блокадный Ленинград, но по рассказам отца, люди умирали, причем, наиболее здоровые и сильные мужчины, которые тяжелее переносили голод.

  Отец продолжал работать на оборонном заводе, где изготовляли различные артиллеристские системы для армии. 

  Маму тоже мобилизовали в «трудбат» - трудовые батальоны. Сначала она работала поварихой и официанткой на одном из военных аэродромов под Молотовым, а затем была направлена для обслуживания, экзотической для нашего времени профессии, плотогонов. 
  
   В те годы лес, в основном, переправляли по водным артериям нашей страны, сооружая огромные плоты, которыми управляла бригада мужчин. Мама в такой бригаде была поварихой. Плоты сооружали на Каме, а потом сплавлялись по Волге до самой Астрахани. 

  Естественно, это было долгое путешествие, полное неожиданностей и опасностей. Волга хотя и не море, но река большая и в ветреную плохую погоду она превращалась в ревущую и бурную массу воды. И тогда связанные бревна начинали раскачиваться, подпрыгивать, а иногда даже выворачиваться из-под ног.  
   
  В один из таких бурных дней мама оказалась в воде. Но на ее счастье рядом оказался один из плотогонов и успел выдернуть ее из воды.

   Проплывали они и мимо обороняющегося Сталинграда. Город был сильно разрушен и задымлен. Дым от многочисленных пожаров стлался над городом и над рекой. И еще один случай врезался в ее память. Проплыв Сталинград, они пристали к пологому песчаному берегу, чтобы немного передохнуть от качки. 
  
  Место было пустынное, стоял теплый солнечный день. Выйдя на берег, кто-то и наткнулся на суровые будни войны. Недалеко отводы валялся полу сгоревший сбитый немецкий истребитель, а рядом, на песке, лежал пилот, выброшенный из кабины после удара о землю. Смерть уже коснулась его лица, по которому ползали мухи.

   Этот случай оставил тяжелый след в душе, раз остался в памяти мамы на всю жизнь, и многие годы спустя она поделилась со мной воспоминаниями об этом.

  
  В 1943 году мой отец приехал в Юргу. К тому времени здесь был построен и начал выпускать военную продукцию машзавод. 
  
 Папу прислали на несколько месяцев сюда, в командировку, чтобы научить молодых рабочих, которые были набраны на работу из близ лежащих деревень и, естественно, вообще понятия не имели ни о геометрии, ни о тригонометрии, делать сверхточную продукцию для фронта. Как потом оказалось, это обучение стало длиною в целую жизнь.

  А это письма, которые посылали в Молотов родителям Исаака Шмулевича родные и друзья из оккупированной Польши. Никто не знал, что эти письма будут последними в их жизни.
 

И еще одна немаловажная деталь: всякого, у кого находили письма или документы, имеющие отношение к Польше, арестовывали, независимо от того, к какому социальному слою они принадлежит, и какое положение он занимает. 

   Поэтому люди, живущие в советском Союзе, начали сжигать и уничтожать все, что имело какую-нибудь связь с Польшей. И очень удивительно, что все эти письма сохранились и люди, которые получали их, не были арестованы и сосланы или расстреляны как предатели.

  Все письма содержат приветы родственникам, проживающем в Советском Союзе, здесь же описание повседневной жизни в оккупированной фашистами Польше, об изменениях, происходящих ежедневно, о том, что пока живы, о друзьях и их семьях, грусть от расставания и надежда на скорую встречу. И, конечно же, вопросы к родным, как им живется на новой родине? как складываются взаимоотно-шения с людьми, окружающими их?

 История семьи Сапожник лишь одна прочитанная страничка из миллиона закрытых и забытых судеб. А сколько еще таких «белых пятен» в нашем историческом прошлом - неизвестно пока еще никому.

А недавно я узнала, что Исаак Шмулевич передал все эти письма в Израиль, в Яд-ва-Шем. Это мемориал, посвященный 6-ти миллионам евреев, сожженных в пламени Второй Мировой войны. 

  Я думаю, что эти письма вызовут большой интерес у всех, кто посещает этот музей и те люди, которые займутся изучением этих документов, найдут много интересных и еще неизвестных фактов из жизни семьи Сапожник, т.к. остались письма, написанные на идише, который, к сожалению, у нас в городе не знает никто, потому что все говорят на русском языке и считают русский язык своим родным. Та же история с письмами на польском языке и иврите.  

 Наш город многонациональный и я думаю, что во многих семьях хранятся очень интересные документы, которые могли бы рассказать о судьбах родных и близких людей.